Не секрет, что при нарушении любого  гомеостаза последствия могут быть самые неожиданные. Некий гомеостаз в советской образовательной системе сложился  в шестидесятые годы, и даже революционные начинания Никиты Сергеевича Хрущева по введению производственного обучения и одиннадцатилетнего образования мало что разрушили. Концептуально  сложился гомеостаз - некая органичная образовательная среда, имеющая свои плюсы и минусы, достижения и недостатки, но – среда, как нечто связное и непрерывное. Не минное поле, не ущелья и пропасти. Физики были «в почете»,  «лирики - в загоне», но спутники летали. На «вечера в Политехническом»  бежали с наслаждением слушать «загнанных лириков», и на отсутствие интеллектуальной жизни жаловаться не приходилось. Позднее началась «перестройка в образовании», и пошло -  поехало. Новации, инновации, пересмотр программ, приоритетов, концепций, целеполаганий и т.д.  Из гомеостаза выдергивались отдельные части, блоки, куски, что-то лихо склеивалось, что-то заменялось неизвестно чем. Припоминаю, спрашивала у преподавателя истории, который вдруг стал читать курс «Этика и психология семейной жизни»: «Как ты можешь читать то, чего нет?» И, конечно, поскольку мы стали очень сильно открытым обществом, мы начали натаскивать потихоньку чужой опыт в образовании. Все было бы не так страшно, если бы эти инновации не носили столь скоропалительного характера, а следуя старым российским традициям, все же как-то осмыслялись и сопоставлялись. Ведь в образовании, как и в медицине, главный принцип: «Не вреди». Особенно мы преуспели в перенимании опыта образовательной системы Америки, о чем и хотелось бы поговорить. Не ставя перед собой цели конкурировать с сатириком Михаилом Задорновым, поделюсь личным опытом знакомства с американской образовательной системой и, как следствие, ментальностью американцев. Любой личный опыт субъективен, поэтому не претендую на полноту освещения проблемы и на объективность, скорее, это – «картинки с выставки», материал для размышления, для тех, конечно, кому эта тема интересна.

      Все началось давно, в 91 году. Времена были и бурные, и мрачные, и полные надежд. Тогда американцы очень интересовались Россией, Россия стала открытой миру, и многочисленные интересующиеся стали приезжать в Санкт-Петербург. Это были и миссионеры (мунисты, христиане), и студенты, которым хотелось посмотреть на Россию, и профессора университетов самого разного толку. Народ довольно пестрый, и встречи, и разговоры были тоже пестрыми.  Сын  учился в университете, поэтому домой к нам часто стайками набегал самый диковинный американский молодняк. Как правило, это были изумительно наивные радостные ребята, с хорошим цветом лица и неевропейскими манерами, которые полагали, что они-то и приобщат нас к цивилизации. Курьезов было немало. К примеру, один рыженький очень громко говорящий студент, в ботинках, которые носят пентагоновские солдаты, увидел на книжных стеллажах собрание сочинений Стейнбека, и радостно сказал, что он тоже читал Стейнбека, но не лично. Недели две мы потратили на то, чтобы выяснить, что же это значит, «читать не лично». Оказалось, что это обозначало прочтение рецензий на произведение. Тогда я сказала учительнице литературы в нашей школе: «Спорим, что половину твоих учеников «Войну и мир» читали «не лично»?». К Стейнбеку у приходящих американцев было особое отношение. Один из профессоров спросил, что мне понравилось у Стейнбека. Я ответила: «Зима тревоги нашей». Тогда он сказал, что Стейнбек написал еще одну книгу, которая называется «Гроздья гнева». Я ответила, что эту книгу читала, но, по моему мнению, автор был тогда молод и зол. Реакция  профессора филолога была потрясающая. Он спросил, являюсь ли я специалистом, изучающим американскую литературу. И когда услышал, что не являюсь, с искренним изумлением вопросил: «А зачем вам Стейнбек?». Вот здесь-то и начинаются различия в образовательных системах. Я до сих пор не могу формально объяснить, зачем мне Стейнбек. Зачем нам Фолкнер, зачем нам Лонгфелло, зачем нам Шекспир и пр., если мы не являемся филологами. Вот надобно, интересно. Тогда, в 91-м, это казалось забавными курьезами с милыми и жизнерадостными американцами, которые, впрочем, странноватые, но доброжелательные.

 Когда мне довелось жить в Америке, то радости от «инаковости» американцев много поубавилось. Первое впечатление – инопланетяне. Живу в общежитии Лонг-Айлендского университета. Соседка по комнате спрашивает, откуда я приехала. Отвечаю, что из России, из Ленинграда. Россию она знает, Ленинград – нет. Говорю, может, Санкт-Петербург знает? Нет, не знает. Но чтобы определить масштабы города, спрашивает, деревянные ли у нас дома. Я совершенно серьезно говорю ей, что мы уже научились строить из камня, поэтому дома у нас каменные. Она очень сильно радуется нашей продвинутости и говорит, что скоро мы научимся строить небоскребы, и тогда в Санкт-Петербурге будет замечательные дома, как в Нью-Йорке. Судя по ее энтузиазму понимаю, что, по ее непреложному убеждению, весь мир мечтает построить себе что-нибудь «как в Нью-Йорке» для того, чтобы обрести ощущение полноценности. И дело не в том, что они думают о нас, а в том, что они думают о себе, и как это сложила их образовательная и культорологическая среда, или отсутствие оной. То, что они о себе думают в превосходной степени, а о славянах – иначе, мы хорошо усвоили из бесконечных американских боевиков, которые нам щедро дарит телевидение. Один из моих учеников, мальчик 12 лет, после просмотра очередного фильма сказал: «Очень обидно. Почему они нас считают  грязными  и ужасно тупыми?» Ведь не о мудрости американцев говорит их тотальное сознание своей исключительности и сверхполноценности, убеждение, что они имеют право всему миру объяснять, как ему надлежит жить.

 Т.е., что же мы перенимаем? Диковинная страна Америка, практически, не рождающая композиторов, художников, поэтов, а рождающая Биллов Гейтцев. Как это происходит и почему? Ведь Америка уже веками завозит себе людей искусства, ученых, т.е. культурный и научный потенциал, но не воспроизводит его. Следующие поколения эмигрантов не становятся учеными и великими художниками, они, как в песок, уходят, растворяясь в американской ментальности. И нужно завозить снова и снова. Почему? Карл Юнг в книге «Земля и завоеватели» говорит, что американец – это европеец с манерами негра и душой индейца. С первой частью высказывания я совершенно согласна, вторую не берусь обсуждать из-за недостаточного знания души индейца. Может, он имеет в виду стоицизм, который у американцев трансформировался в трудоголизм? Все, что угодно есть в Америке, кроме раздумий и осмысления. Action, действие. Прямо по Вознесенскому: «Толпами автоматы движутся к автоматам. Сунул жетон измятый, вытащил сок томатный». Быстро и четко, хоть в Мак-Дональдс, хоть в университете. В компьютерном центре Нью-Йоркского университета я застала целующихся аспирантов  с деловыми лицами, которые поставили считать задачу и, не теряя времени, занялись личной жизнью, поглядывая на экран монитора. Когда на мониторе появились результаты, они, не меняя выражения лиц, стали их обсуждать. Вы можете себе представить князя Мышкина в американской действительности, или  Раскольникова? Там не только не поймут, но и не выслушают: некогда. Хочешь, чтобы тебя слушали, плати деньги психоаналитику, и он будет тебя выслушивать столько, сколько ты будешь платить. И чем больше, тем лучше.  В Америке Достоевский, Толстой с их мучительными поисками смысла жизни не могли родиться, ибо расхожая американская фраза говорит: «Если ты такой умный, почему ты не миллионер?»   Другие проблемы у людей. Какие?

 Интересно наблюдать наших детей, которых в разном возрасте вывезли из СНГ. Мальчик из Алупки, сын моих друзей, все время вспоминал свой детский сад. Там, в Алупке, у них были комнаты для сна, для игр, для еды, а здесь в садике все – в одной комнате. Места мало, и еду не готовят, а приносят из магазина и разогревают в микроволновке. Еда ему очень не нравилась. Девочка из Ленинграда, которая в американскую школу попала в 15 лет, часто вспоминала свою школу, где после урока можно было подойти к учителю и задать вопрос, если что-то не поняла. Здесь, в Нью-Йорке, это невозможно: учитель уходит сразу после звонка. Консультации платные. Устных ответов нет, только тесты, а это давит психологически. Наши дети тяжело реагируют на американскую обезличенность и функциональность, они привыкли к общению. Маме мальчика, который пошел в первый класс, позвонила учительница и долго спрашивала их о материальном положении семьи. Мать не могла взять в толк, в чем проблема, ибо родители мальчика - программисты, не бедствуют. Оказалось, что мальчик в одном и том же свитере пришел в школу 3 дня подряд. «Ну и что?»- спрашивает мать - «он любит этот свитер». Оказывается, нельзя, неприлично. Нужно каждый день приходить в другой одежде. Меня сразу предупредили соотечественники, чтобы я в одной и той же блузе не ходила 2 дня подряд, ибо решат, что я дома не ночую, если не переодеваюсь. Я подумала, что мы всей страной неделями дома не ночуем, если смотреть на нас глазами американцев. А некоторые – месяцами, ибо ходят в одном и том же костюме. Но это так – картинки.

Что же у них за система школьного образования? Мне довелось присутствовать на занятиях с афроамериканскими детьми (упаси Бог сказать «неграми»), которые проводились в университете по какой-то там программе в летний период. Подростки лет 15-16 изучали умножение (а+b)(с+d), т.е. двучлена на двучлен, и не могли никак понять, что в результате должно быть четыре члена. У них почему-то все время три получалось. Преподавателем был русский аспирант, он, бедолага, даже взмок от усилий, пытаясь найти способ объяснения.  Я ему говорю: «Стрелочки нарисуй: от а - к  -с, от a - к  -d, и т.д. Нарисуй четыре стрелки, может, тогда один член терять не будут». У нас это – программа шестого класса. Десятичные дроби средний американец вообще не понимает. Попробуй скажи где-нибудь в магазине обуви, что твой размер – 8,5. Оторопь продавца обеспечена. Программа общеобразовательной школы содержит такой минимум знаний, что наш слесарь-сантехник и ЖЭКа с его небогатыми знаниями будет выглядеть Сократом на фоне выпускника американской школы общеобразовательной школы (о частных школах не имею информации, с ними не сталкивалась). Рядом с домом, в котором я жила в Нью-Йорке, была химчистка, она же – мастерская по ремонту одежды. Хозяином был немолодой грек,  эммигрант, который очень обрадовался, что я – из Европы. Он знал, где находится Россия, и где в России находится Ленинград. Андреас любил порассуждать на тему о том, какие дикие люди американцы: совсем не знают греческих философов и греческую культуру, говорят только о деньгах и сексе. Очень он был рад, что я знала, где находится Греция и, худо-бедно, могла с ним говорить о греческой философии. Таких «маленьких радостей» можно набрать множество, и, как правило, в Америке их доставляют друг другу европейцы.

 Муж моей знакомой получив травму, поехал в травмпункт. Он – родом из Риги. Рану зашивал врач швед. Пока зашивал, разговорились. Врач радостно ему говорит: «А я знаю, где находится Латвия, и где находится Рига». Пациент сказал, что он тоже знает, где находится Швеция, и оба долго смеялись. Такое знание в Америке – радость. Знают только европейцы. В 91 году международные разговоры заказывали  через телефонистку. Звоню и прошу соединить меня с Москвой. В ответ: «Это какой штат?». Это – картинки  на тему образования американцев на бытовом уровне. Но если отойти от бытовых хохмочек и  попытаться понять, как же они так учат, то не сложно усмотреть, что думать-то они  не учат. Причинно-следственным связям не учат, другими словами, вопрос: «А почему?» не задается. Пример: идет экзамен по химии в Лонг-Айлендском университете, преподаватель – русский. Студент написал свой «тест» прекрасно, но преподавателю захотелось выяснить, понимает ли студент то, что он написал. Речь о списывании в американских образовательных учреждениях не идет, там такая отлаженная и вдохновенная система взаимного стукачества, которая нам и не снилась. Когда отпрыскам афроамериканского происхождения был предложен тест в конце урока, и преподаватель вышел, я была уверенна, что сразу  начнется коллективное творчество. Не тут-то было. Каждый смотрел в свое задание, и никому и в голову не приходилось советоваться. Когда я восхитилась сознательностью учащихся, надо мной тихо посмеялись. У них другая логика: конкуренция. Если кто-то напишет лучше чем  я, то получит больше баллов, если он получит больше баллов, то сможет претендовать на лучшее место по окончании заведения (лучший колледж после школы, лучшую фирму после университета). С какой стати я буду помогать ему или позволять списывать, если таким образом он займет мое место?    Так что наш химик не списал, и не воспользовался шпаргалкой, он выучил. Преподаватель спрашивает его: «Почему эта реакция протекает именно так?». Студент отвечает: «Так написано в учебнике». Преподаватель говорит, что написано-то написано, но почему реакция протекает именно таким образом? Тогда студент с недоумением говорит, что он занимался по учебнику такого-то автора, может, он занимался не по тому учебнику? В учебнике так написано. И весь ответ.

 Интересное впечатление оставляют американские школы. По моему личному ощущению, это даже не казарма, а что-то гораздо более обезличенное, жесткое и агрессивное. Этой жесткостью и агрессивностью веет даже от стен, личных ящиков учеников, которые железные, полицейских на входе. Все очень вежливо, с соблюдением «политкорректности», но чувствуется внутреннее напряжение и агрессивность. Ледяные улыбки, ледяные политкорректные фразы, все четко и до озноба холодно. Как будто имеешь дело с биороботами. Мне рассказывал один аспирант Нью-Йоркского университета, что от атмосферы университета, стен, аудиторий, отношений между сотрудниками, преподавателями, студентами, он впал в такое депрессивное состояние, что годами не мог из него выйти. Каждый день, когда ему нужно было идти в университет, он испытывал такое нерациональное отторжение, ощущение чужеродности и холодной агрессивности среды, что боялся, как бы у него «крыша не поехала».

            Совсем другое – школы Амстердама. Нам показывали как частные школы в центре города, так и государственные школы на окраине города. Самое поразительное – ощущения тепла, участия и причастности, которое мы испытали во всех этих школах. Они уютны и человечны. И вежливость там не ледяная, а человеческая, и атмосфера, если не домашняя, то близкая к домашней. В интерьерах, в свободной доброжелательности учащихся и учителей, в отношениях. В этих школах – тепло. Входишь, и тебе тепло и спокойно. На стенах в коридорах какие-то немыслимые метровые коллажи, которые изготовлялись всеми учениками школы на различных уроках труда, рисования. Самые маленькие дети, которые учились смешивать краски, раскрашивали листья для деревьев,  более старшие на уроке труда плели гнезда для птенцов из лозы и еще каких-то там подручных  материалов.  Спокойно так и с удовольствием, без аффектации и внутреннего напряжения. Чувствовалось, что жизнь школы – нечто органичное, не рваное, не дискретное, со своими проблемами и сложностями, а  живое. Может, именно это отличает европейский подход к образованию от американского, а может, не только к образованию.

Не секрет, что американцы любят слово «агрессивно», причем, у них оно – знак качества. «Агрессивная реклама», «агрессивная экспансия на рынки», «агрессивная политика фирмы» и т.д. Так вот, агрессивная экспансия американских методик в нашу образовательную систему не только не безобидна, а является  тем материалом, который разваливает гомеостаз нашей многострадальной системы народного образования. Мне вообще очень нравится словосочетание «народное образование». Судя по всему, подразумевается народ, как объект образования, и некие люди, которые будут в этом объекте что-то образовывать. Где именно? В памяти, или в сознании? Это далеко не одно и тоже. Образовывать в памяти научились американцы, но они завозят наш, российский, научный потенциал. Потому что наша образовательная система образовывала, как могла, в сознании, и вопрос: «А почему так?» не считался дикостью. И мы, почитающие себя сколько-нибудь образованными людьми, активно поносим  нашу систему образования, в которой  выросли, разрушая научные школы, и позволяем любым веяниям, которые обладают настойчивой агрессивностью, ее модернизировать. Одной из таких новаций является общегосударственный тест, который внедряет наш министр образования. Обезличенный тест, когда человеческий фактор исключен. Как и где вынашивалась эта идея, не совсем ясно, однако ее явление народу сопровождается таким трубным гласом, колокольным звоном и красивыми речами, что притупляется способность этого самого народа здраво оценить являемое благодеяние.  Естественно, все делается для блага наших детей, и еще мы очень сильно заботимся о благе сельских школьников. Но благо ли? Ведь исключение человеческого фактора из оценки знаний школьника – очень уж американская штучка, выпадающая из нашей исторически сложившейся образовательной системы. Когда мы говорим «исторически сложившаяся», то здесь происходит не констатация факта, что так было и так должно быть всегда. Когда что-то исторически складывается, то оно не может складываться без учета психологии нации, ее ментальности и способов передачи информации в образовании в этой нации.

Формализация в оценке знаний учащихся не всегда эффективна. Не секрет ведь, что у человека есть два полушария: правое и левое. Правое отвечает за развитие образного мышления, левое – за развитие логического мышления. Левое и так доминантное, ибо, в большинстве своем, мы пишем правой рукой. Западная система образования развивает логическое мышление, т.е.доминантное левое полушарие. Что прикажете при всех этих тестовых системах делать правополушарным людям, которые мыслят, преимущественно, образами? Для них тестовая система – жуть, это я могу по себе сказать. Меня бы ни один вуз не принял по такой системе. Таким образом, мы отсекаем от образования большое количество небесталанных людей, которые имеют несчастье (или счастье?)  мыслить образами. Пушкин не в один приличный вуз бы не поступил по этой тестовой системе, да и не только Пушкин.  Хочется посоветовать революционерам от образования почитать Бердяева, который пишет, что русский человек по природе своей иррационален. Можно гордиться этой иррациональностью, но  «из грехов своей Родины вечной не сотворить бы кумира себе». Можно стыдиться, а можно стараться учитывать некие архитипические данности. Есть же в Отечестве мыслящие психологи, психоаналитики, философы. Однако, молчат. Кто принимает решение? Левополушарные?  Ведь до них не достучаться. Я как-то на очередном семинаре долго говорила о методике невербального развития ребенка, демонстрировала детские работы, анализировала их. После выступления встает доктор наук, весь в званиях и регалиях, и говорит: «Не понимаю, зачем такие сложности, если все детям можно объяснить словами».  Мне ничего не оставалось, как заметить ему, что любой человек чувствует гораздо больше того, что осознает, а из того, что осознает,  он  лишь часть может выразить словами.

Все эти дистанционные системы образования, тестовые экзамены построены на вербализации. Они, возможно, хороши для Америки, но нехороши для России. Нет сомнений, что фрагментарное их применение необходимо, разумные люди идут по принципу «и – и», а не  «или – или». Да, новшества нужны, но не разрушая! Не вреди! Я далека от мысли, что наш министр образования – злокозненный злодей, желающий сознательно сделать большую гадость в размерах всей страны. Другой вопрос, ведают ли те, кто принимает решение, что они творят? Человеку свойственно, ухватив часть истины, считать ее всей истиной. Есть же молитва: "«Прости мне, Господи, грехи мои вольные и невольные». Может, это и невольные грехи, но что же мы, люди, которые говорят о гражданском обществе, так безропотно молчим?  Я видела в Манхеттене пикет «обывателей» на улице с лозунгом «Your block is next», т.е., говоря по-русски, «вам здесь не место». И очень заинтересовалась, кого же это народ выдворяет?

Оказалось, что пикет был актом протеста против открывшегося в квартале секс-шопа. Хотя в Америке очень строго следят за возрастом посетителей подобных магазинов, и есть гарантии, что детям туда доступа не будет, обитатели района не хотели, чтобы такой магазин был в их районе. Мы же безропотно все съедаем, все, что вываливается на  головы наших детей с экранов телевизоров и разухабистых журналов, которыми пестрят киоски, все, что кто-то желает из каких бы то ни было благих или не совсем благих целей нам предложить. Может, есть мнения, отличные от мнения министерства? Проработанные мнения, аргументированные. В конечном итоге, все определяется глубиной интеграции в сознание тех или иных представлений.

Что мы хотим интегрировать в нашем народном образовании и как глубоко?